Неточные совпадения
«Ах, что я делаю!» сказала она себе, почувствовав вдруг боль в обеих сторонах
головы. Когда она опомнилась, она увидала, что держит обеими
руками свои волосы около висков и
сжимает их. Она вскочила и стала ходить.
Она вышла на середину комнаты и остановилась пред Долли,
сжимая руками грудь. В белом пенюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она нагнула
голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами на маленькую, худенькую и жалкую в своей штопанной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую от волнения Долли.
В глазах у меня потемнело,
голова закружилась, я
сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими
руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из комнаты.
Однако же, встречаясь с ним, он всякий раз ласково
жал ему
руку и приглашал его на чай, так что старый повытчик, несмотря на вечную неподвижность и черствое равнодушие, всякий раз встряхивал
головою и произносил себе под нос: «Надул, надул, чертов сын!»
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до
головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно
руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Я до того не ошибаюсь, мерзкий, преступный вы человек, что именно помню, как по этому поводу мне тотчас же тогда в
голову вопрос пришел, именно в то время, как я вас благодарил и
руку вам
жал.
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими
руками,
сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул
головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на пальцы правой
руки.
Макаров, снова встряхнув
головою, посмотрел в разноцветное небо, крепко
сжал пальцы
рук в один кулак и ударил себя по колену.
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв
руку выше
головы,
сжимая и разжимая пальцы.
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня
голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал
руки за спиной,
сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя в окна Самгиных; войдя к писателю, молча
жал руки людей и садился в угол у печки, наклонив
голову, прислушиваясь к спорам, песням.
Шагая по комнате, он часто и осторожно закидывал обеими
руками пряди волос за уши и,
сжимая виски, как будто щупал
голову: тут ли она?
Высвободив из-под плюшевого одеяла
голую руку, другой
рукой Нехаева снова закуталась до подбородка;
рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул,
сжав ее. Но лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы, лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала
руками, кивала медно-красной
головой; пестренькое лицо ее светилось радостью;
сжав пальцы обеих
рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела
руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на людей рядом с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе
руки на
голову,
сжался на стуле в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.
Она старалась слабой
рукой сжать его
руку и не могла, опустила
голову опять на подушку.
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки. Положив ее
голову, как ребенка, на
руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко
сжала в объятиях.
— Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела в окно, прислушиваясь к стуку экипажей… — сказала она и, наклонив
голову, в раздумье, тише пошла подле него, все держа свою
руку на его плече и по временам
сжимая сильно, как птицы когти, свои тонкие пальцы.
Но она не слушала, качала в отчаянии
головой, рвала волосы,
сжимала руки, вонзая ногти в ладони, и рыдала без слез.
— Он крепко
сжал руку Алеши и, все еще потупившись и не поднимая
головы, точно сорвавшись, быстро зашагал к городу.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его в гроб, а через два дня опустили в могилу. С похорон мы воротились в дом покойника; дети в черных платьицах, обшитых плерезами,
жались в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив
голову на
руку, как будто что-то обдумывая.
Однажды в это время я вбежал в спальню матери и увидел отца и мать с заплаканными лицами. Отец нагнулся и целовал ее
руку, а она ласково гладила его по
голове и как будто утешала в чем-то, как ребенка. Я никогда ранее не видел между отцом и матерью ничего подобного, и мое маленькое сердчишко
сжалось от предчувствия.
Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее
голову,
сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…
Я его больше себя, больше всех на свете люблю, Ваня, — прибавила она, потупив
голову и
сжав мою
руку, — даже больше тебя…
Осип Иваныч тоже встал с дивана и по всем правилам гостеприимства взял мою
руку и обеими
руками крепко
сжал ее. Но в то же время он не то печально, не то укоризненно покачивал
головой, как бы говоря:"Какие были родители и какие вышли дети!"
Я опустился на диван возле нее. Опять начались поцелуи; опять одна
рука ее крепко
сжимала мою
руку, а другая покоилась на моей
голове и перебирала мои волосы. И вдруг меня словно ожгло: я вспомнил, что все это по вторникам, четвергам и субботам проделывает m-me Pasca на сцене Михайловского театра.
— Да, да! — говорила тихо мать, качая
головой, а глаза ее неподвижно разглядывали то, что уже стало прошлым, ушло от нее вместе с Андреем и Павлом. Плакать она не могла, — сердце
сжалось, высохло, губы тоже высохли, и во рту не хватало влаги. Тряслись
руки, на спине мелкой дрожью вздрагивала кожа.
Одной
рукой сжимая его
руку, он положил другую на плечо хохла, как бы желая остановить дрожь в его высоком теле. Хохол наклонил к ним
голову и тихо, прерывисто заговорил...
Он закрыл на миг глаза,
сжал губы, быстрым жестом обеих
рук взбил волосы на
голове и, глядя на Павла покрасневшими глазами, сказал...
Один раз, когда,
сжав руками голову, он присел на скамейку и зарыдал, я не вытерпел и выбежал из кустов на дорожку, повинуясь неопределенному побуждению, толкавшему меня к этому человеку.
В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы
сжимаются,
голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на
голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая
руками, возвращается к своему орудию.
Но из всех этих лиц не много было мне знакомых, да и с теми знакомство ограничивалось кивком
головы и словами: «Здравствуйте, Иртеньев!» Вокруг же меня
жали друг другу
руки, толкались, слова дружбы, улыбки, приязни, шуточки сыпались со всех сторон.
— Ты сознаешь, Marie, сознаешь! — воскликнул Шатов. Она хотела было сделать отрицательный знак
головой, и вдруг с нею сделалась прежняя судорога. Опять она спрятала лицо в подушку и опять изо всей силы целую минуту
сжимала до боли
руку подбежавшего и обезумевшего от ужаса Шатова.
Ирландцы пошумели еще некоторое время, потом расступились, выпустив Падди, который опять вышел вперед и пошел на Матвея,
сжав плечи, втянув в них
голову, опустивши
руки и изгибаясь, как змея. Матвей стоял, глядя с некоторым удивлением на его странные ужимки, и уже опять было приготовился повторить прежний урок, как вдруг ирландец присел;
руки Матвея напрасно скользнули в воздухе, ноги как будто сами поднялись, и он полетел через постель на спину.
Он сидел на стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его
рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко
сжимая руками отяжелевшую
голову, видел её взволнованное, розовое лицо и влажный блеск глаз, и казалось ему, что она тает. Она опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме тяжёлого осадка тоски и стыда.
Вахтенный вытащил
руку из кармана. Его тяжелые глаза совершенно проснулись, и в них отметилась нерешительность чувств — помесь флегмы и бешенства. Должно быть, первая взяла верх, так как,
сжав губы, он неохотно наклонил
голову и сухо ответил...
— Так отчего же, скажите, — возразил Бельтов, схватив ее
руку и крепко ее
сжимая, — отчего же, измученный, с душою, переполненною желанием исповеди, обнаружения, с душою, полной любви к женщине, я не имел силы прийти к ней и взять ее за
руку, и смотреть в глаза, и говорить… и говорить… и склонить свою усталую
голову на ее грудь… Отчего она не могла меня встретить теми словами, которые я видел на ее устах, но которые никогда их не переходили.
Снова поток слез оросил его пылающие щеки. Любонька
жала его
руку; он облил слезами ее
руку и осыпал поцелуями. Она взяла письмо и спрятала на груди своей. Одушевление его росло, и не знаю, как случилось, но уста его коснулись ее уст; первый поцелуй любви — горе тому, кто не испытал его! Любонька, увлеченная, сама запечатлела страстный, долгий, трепещущий поцелуй… Никогда Дмитрий Яковлевич не был так счастлив; он склонил
голову себе на
руку, он плакал… и вдруг… подняв ее, вскрикнул...
Вошедший обратился с просьбой о благословении и к дьякону. Дьякон извинился. Пришлец распрямился и, не говоря более ни одного слова, отошел к печке. Здесь, как обтянутый черною эмалью, стоял он, по-наполеоновски скрестя
руки, с рыжеватой шляпой у груди, и то
жался, то распрямлялся, поднимал вверх
голову и вдруг опускал ее, ворошил длинным, вниз направленным, польским усом и заворачивался в сторону.
Когда речь шла о котлете — его лицо
сжималось и
голова пригибалась, как бы уклоняясь от прикосновения постороннего тела; когда дело доходило до приклейки бубнового туза, спина его вздрагивала; когда же он приступил к рассказу о встряске, то простирал
руки и встряхивал ими воображаемый предмет.
Тогда, надев шапку, он положил деньги в карман, сунул
руки в рукава пальто,
сжался, наклонил
голову и медленно пошёл вдоль по улице, неся в груди оледеневшее сердце, чувствуя, что в
голове его катаются какие-то тяжёлые шары и стучат в виски ему…
Овод жужжит и кусает,
Смертная жажда томит,
Солнышко серп нагревает,
Солнышко очи слепит,
Жжет оно
голову, плечи,
Ноженьки, рученьки жжет,
Изо ржи, словно из печи,
Тоже теплом обдает,
Спинушка ноет с натуги,
Руки и ноги болят,
Красные, желтые круги
Перед очами стоят…
Жни-дожинай поскорее,
Видишь — зерно потекло…
Она
сжала руки и поникла
головой над столом.
Маякин поднял
руку над
головой и,
сжав кулак, яростно погрозил им.
В углу, около постели, стенные часы нерешительно и негромко пробили раз — два; женщина дважды вздрогнула, подошла, остановила прихрамывающие взмахи маятника неверным движением
руки и села на постель. Поставив локти на колени, она
сжала голову ладонями, волосы её снова рассыпались, окутали
руки, закрыли лицо плотной, тёмной завесой.
— Я могу дать шрифт, — сказал Евсей, вздохнув. Задача была кончена. Он сидел, наклонив
голову,
сжимая между колен крепко стиснутые
руки, и прислушивался к словам девушки.
Поэтому, когда Евсей видел, что Яшка идёт драться, Старик бросался на землю, крепко, как мог,
сжимал своё тело в ком, подгибая колени к животу, закрывал лицо и
голову руками и молча отдавал бока и спину под кулаки брата.
Пастор Абель держал картину в одной левой
руке и, сильно откинувшись
головою назад, рассматривал ее с чинной улыбкой аугсбургского исповедания; все другие
жались около пасторовых плеч, а выехавшая бабушка зазирала сбоку.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце
сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив
голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою
рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Господин Голядкин-младший важно кивнул
головою и крепко
сжал руку господина Голядкина-старшего.